Россия год 1917 – год революционный. Гибель русской армии и русское офицерство

Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть

генерал А. И. Деникин

Не прошла еще первая эйфория от этого сладкого слова «СВОБОДА» после падения царизма, не высохла еще на февральском снегу первая кровь несчастных офицеров, так и не понявших в последние минуты, за что же им выпала эта «злая доля, нелепая стезя» [1], но все более становилось ясным: русская армия гибла вместе со своим офицерством. И хотя это было закономерным развитием революции на стадии, когда ее деструктивное начало резко доминирует над конструктивным, нельзя не заметить, что мощным стимулом здесь явился печально известный приказ №1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта 1917 г. Он подрывал устои армии. «Несомненно, приказ этот – штамп социалистической мысли, не поднявшийся до понимания законов бытия армии или, вернее, наоборот – сознательно ниспровергавший их» [2], – писал А. И. Деникин. Приказ №1 подорвал дисциплину в войсках. Особенно введением выборных начал. Разложение армии приняло необратимый характер, одним из ярких проявлений которого стало уничтожение офицеров как нравственное, так и физическое. Эскалация насилия в отношении офицеров со стороны солдат нарастала ежедневно. Психологию разбушевавшейся толпы хорошо выразил Артем Веселый: «Раз офицер – значит контрик» [3].

Однако Временное правительство все больше теряло нити управления армией. На первый план выходит анархия. Отношение к офицерам резко ухудшается, их часто просто убивают просто так, без повода. Цензура часто перехватывала солдатские письма такого вот содержания: «Здесь у нас здорово бунтуют, вчера убили офицера из 22-го полка и так много арестовывают и убивают». В 243 пехотном полку, убив командира, солдаты устроили массовое избиение офицеров, в одном из гусарских полков были убиты предварительно арестованные генерал граф Магден, полковник Эгерштром и ротмистр граф Клейнмихель. Очевидец это описывает так: «Двери карцера были взломаны, и озверелая толпа солдат бросилась на арестованных. Граф Менгден был сразу убит ударом приклада по голове, а Эгерштром и Клейнмихель подняты на штыки и потом добиты прикладами». Убийства происходили и в тыловых городах. Так в Пскове погиб полковник Самсонов, В Москве – полковник Щавинский (его труп толпа бросила в Яузу), в Петрограде – офицер 18 драгунского полка кн. Абашидзе и др. Не в силах вынести глумлений солдат, некоторые офицеры стрелялись. Вот типичная сценка тех дней: «… поручик Дедов что-то сказал, озлобленные солдаты его окружили, грозили. Дедов, припертый к стене, выхватил револьвер и застрелился» [4].

Не случайно в то время получила в офицерской среде распространение песня с символическим названием «Молитва офицера». В ней были, например, такие строки:

На родину нашу нам нету дороги,

Народ наш на нас же, на нас же восстал

Для нас он воздвиг погребальные дроги

И грязью нас всех закидал.

…Когда по окопам от края до края

Отбоя сигнал прозвучит,

Сберется семья офицеров родная

Последнее дело свершить.

Тогда мы оружье свое, боевое,

Награды, что взяты в бою,

Глубоко зароем, под хладную землю

И славу схороним свою…

И не надо упрекать, певших эту молитву, в пессимизме… Они имели основания, с надрывом глотки, простуженной в окопах, отравленной газом, выкрикнуть боль души. И как всегда бывает, лучшие офицеры, стремившиеся сделать все возможное, чтобы не допустить полного коллапса армии, гибли первыми. Вот реляция из 38 армейского корпуса: «Тщетно офицеры, следовавшие впереди, пытались поднять людей. Тогда 15 офицеров с небольшой кучкой солдат двинулись вперед. Судьба их неизвестна – они не вернулись» [5]. С 18.06. по 6.07. на Юго-Западном фронте потери офицеров убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 1968 человек [6].

В такой сложной ситуации Временное правительство проявляет удивительную политическую слепоту. На потребу союзникам по Антанте, а также в целях снятия социального напряжения внутри страны, затевается позорное летнее наступление. Но кто должен был наступать? Солдаты, забывшие о дисциплине, просто потерявшие не только облик воина, а вообще, превращающиеся в отбросы общества. Чем ближе приближалось бесславное летнее наступление, тем сильнее войска разлагались. Ничего нет удивительного в том, что наступление, с позором провалилось. Разложенная армия не хотела воевать за чуждые ей интересы [7].

Одним словом, корниловское выступление не могло не состояться…Политически наивный боевой русский генерал предпринял отчаянную попытку спасти то, что еще можно было спасти. Л. Г. Корнилов был готов действовать строго в соответствии со своими убеждениями, не останавливаясь перед применением самых крайних мер. Однако он проиграл.

Поднялась страшная волна самосудов над офицерами по подозрению в «корниловщине». Например, в Выборге местный совет арестовал нескольких генералов за якобы имевшую место утайку соответствующей телеграммы о событиях. Толпа солдат, среди которых преобладали крепостные саперы и артиллеристы, набранные из питерских мастеровых, окружили гауптвахту, а при слухах о том, что арестованных хотят перевести в безопасное место, захватила их, вывела на мост и сбросила вниз, расстреляв потом в воде. «Картина самосуда была настолько ужасна, – сообщает очевидец, – … что один из нижних чинов умер тут же на мосту от паралича сердца». Вслед за этим в городе началась общая расправа над офицерами. На берегу же, у места гибели генералов и офицеров скоро был поставлен столб с вывеской «Офицерская школа плавания» [8]. Повсеместно с офицеров брали расписки о том, что они не поддерживают генерала Л. Г. Корнилова. В случае отказа – бессудная расправа на месте.

Такие эксцессы стали практически ежедневным явлением. Как писал генерал Н. Н. Головин: «…Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг другу вражескими. Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия» [9].

Перед лицом неминуемой гибели армии офицеры старались делать все возможное, да и невозможное, чтобы сохранить боеспособные части, не допустить прорыв фронта. И за это их ждала награда правительства – солдатский самосуд. Постоянными стали явления, когда позиция оборонялась одними офицерами, а толпы солдат митинговали в тылу. Вот, например, сообщение от 22 октября: «11-й Особый полк по дороге на смену смешался с 12-м полком и фактически не существует. Штаб полка, офицеры и кучка солдат заняли окопы» [10]. В. Шкловский (бывший тогда комиссаром 8 Армии) писал: «Бывало и так, что австрийские полки выбивались одними нашими офицерами, телефонистами и саперами. Врачи ходили резать проволоку, а части не поддерживали» [11].

Однако офицерство уже и до корниловского выступления было расслоено. Но чем ближе приближалось Октябрьское вооруженное восстание, следствием которого стал приход к власти большевиков и становление новой Советской государственности, тем явственнее просматривается не только расслоение, но уже и поляризация некогда монолитного, а теперь затретированного и низведенного до положения почти изгоев русского офицерства. Оно стояло уже на краю пропасти, куда должно было скоро упасть вместе с русской армией. 25 октября (судьбоносная дата, даже и на новый стиль переводить ее как-то в литературе не принято), к власти придут те, кто и толкнет офицерство в бездонную пропасть, завершив процесс уничтожения старой армии. Правда, на ее обломках правящая партия большевиков создаст могучую Красную Армию. Ту самую «непобедимую и легендарную, в боях познавшую радость побед»…. Горечь поражений, кстати, тоже… Но все это будет потом…

А пока офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу. Видимо, здесь можно выделить несколько групп: офицеры, поплывшие покорно по течению судьбы, смирившиеся с развитием событий; офицеры, объявшие себя сторонниками Временного правительства, но не проявлявшие никакой активности; офицеры, которые, отрешившись от всяких дел, ждали возможности уехать домой; офицеры, понявшие, что им дома не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть; офицеры, которые в угоду Временному правительству, пытались перевалить вину за вакханалию беззакония и насилия по отношению к офицерскому составу, на… самих же офицеров (таких было немного, например, в артиллерии, которая была менее всего подвержена разложению).

В подобном конгломерате образа мыслей и действий появились и те офицеры, которые осознали: контрреволюционная борьба неизбежна. Это – будущие первые белые волонтеры. «Мы знали и понимали, что надо бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными, даже более – становясь враждебными друг другу. Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но…неужели корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа снизу? Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!» [12], – вот что писали будущие активные участник генезиса Добровольческой армии на Дону.

Таким образом, значение корниловского выступления для кристаллизации настроений гибнущего офицерства гибнущей армии огромно. Сошлемся здесь на авторитет генерала Н. Н. Головина, который очень объемно и четко об этом написал. Гонения, которые испытывали с марта офицерский состав, усиливали в нем патриотические настроения; слабые и малодушные ушли, остались только сильные духом. Это были те люди-герои, в которых идея жертвенного долга, после трехлетней титанической борьбы, получила силу религии…Неудача корниловского выступления могла только усилить эти настроения.

Связь большевиков с германским генеральным штабом, – утверждает генерал Н. Н. Головин, – была очевидна [13]. Победа Керенского, которая по существу являлась победой большевиков, приводила к тому, что в офицерской среде прочно установилось убеждение, что Керенский и все умеренные социалисты являются также врагами России, как и большевики. Различие между ними только в «степени», а не по существу… Как всякое поражение, оно вызвало в офицерстве некоторую депрессию. Но дух его не был побежден. Затаив временно внутри себя свои идеи, оно стало еще непримиримее… Гонения, которым подвергалось офицерство после неудачи корниловского выступления, прочно сковали между собой наиболее действенные элементы. Таким образом, оно увеличивало в этой среде «силу внутреннего притяжения».

Было также последствие противоположного характера: «сила отталкивания» офицерской среды от неоднородных элементов значительно возросла. Русское офицерство военного времени, не носившее классового характера, приобретает теперь обособленность социальной группировки…это обособление не обусловливалось какими-либо сословными или имущественными признаками, а исключительно «данными социально-психологического порядка». До корниловского выступления офицерство старалось всеми силами не допустить углубления трещины между ними и нижними чинами. Теперь оно признало разрыв как совершившийся факт.

В Корниловские дни офицерство видело, полагает Н. Н. Головин, что либеральная демократия, в частности, кадеты, за немногим исключением «находятся «в нетях», или в стане врагов. Это обстоятельство они учли и запомнили. Оно сыграло впоследствии немаловажную роль в создании известных политических настроений в стане антибольшевистской армии.

«Офицерство почувствовало, что его бросила морально часть командного состава, грубо оттолкнула социалистическая демократия и боязливо отвернулась от него либеральная…» [14], – заключает генерал Н. Н. Головин.

Однако в ту часть командного состава, которая, как отмечает историк, «бросила морально офицеров», отнюдь не входили «Быховские узники», арестованные по делу мятежного Главковерха генерала Л. Г. Корнилова [15].

Небезынтересно, что у «быховских пленников» было много свободного времени, ибо режим содержания близко не напоминал тюремный. Это было обусловлено следующими обстоятельствами:

Во-первых, человеческими симпатиями руководителей Ставки (М. В. Алек­сеев, Н. Н. Духонин) к мятежникам. Например, в Ставке оперативно среагировали и провели в жизнь указание председателя ЧСК Н. М. Шабловского, что лишение денежного довольствия арестованных «представляется неправильным». Хоть и нерегулярно, но денежное содержание подследственным платили [16].

Во-вторых, внутренний караул нес Текинский конный полк ^[17], который являлся у мятежного Главковерха его личной охраной. В итоге, он и определял режим содержания заключенных. О мягкости режима говорит такой факт: генералу Л. Г. Корнилову после ареста выделили в тюрьме две (!) комнаты, но он занял одну. На вопрос, почему он не занимает вторую комнату, Лавр Георгиевич ответил: «Берегу для товарища Керенского» [18].

И сложившуюся благоприятную ситуацию «быховцы» используют плодотворно. А. И. Деникин, например, продолжая давать показания следствию, производя на юристов впечатление «весьма прямодушного солдата, который не играет в прятки, предпочитает говорить правду в глаза» [19], много размышляет о свершившемся. Не раскаивается, а вынашивает планы грядущей борьбы. О позиции опального генерала можно судить по записи, сделанной им на память в альбоме одного из быховских узников: «Бывают исторические моменты, когда оппортунизм – не только слабость, но и преступление» [20]. Он с гордостью говорит, что намечалась единоличная диктатура. Но поражение, приведшее генерала к сегодняшнему статус-кво, оставила в душе горечь и озлобление.

Не обольщался А. И. Деникин и тем, что на Дон прибыл для организации антибольшевистской борьбы генерал М. В. Алексееев, у которого с Л. Г. Корниловым после провала выступления сложились крайне натянутые отношения. Это было вызвано тем, что М. В. Алексеев стал начальником штаба у нового Главковерха А. Ф. Керенского – полного дилетанта в военном деле [21]. М. В. Алексеев и арестовал Л. Г. Корнилова. Но в душе Михаил Васильевич симпатизировал идеям мятежников. Он, предприняв арест опального Главковерха, искренне хотел спасти мятежного генерала и его соратников от скорой расправы, о чем говорил в приватных беседах. М. В. Алексеев также обратился к П. Н. Милюкову с письмом, в котором просил развернуть кампанию за реабилитацию Л. Г. Корнилова и его освобождение, просил собрать для семей заключенных 300000 рублей [22]. Кроме того, М. В. Алексеев просил П. Н. Милюкова развернуть кампанию по преданию мятежников не военно-полевому суду, а гражданскому [23].

Между тем, идея ухода на Дон все больше завладевала умами «быховских узников», звала к практическим действиям. Она укреплялась в умах «быховцев» под воздействием следующих обстоятельств:

Во-первых, несмотря на то, что реальность скорой расправы над узниками была несколько отодвинута, ее опасность не миновала. В левой прессе нагнеталась антикорниловская истерия, появлялись ложные сведения о побеге мятежников из тюрьмы [24]. Это вызвало волнения солдат. Председатель комитета Юго-Западного фронта был даже вынужден официально заявить, что участники мятежа в Быхове ненадежно охраняются [25], а Общеармейский комитет дал успокоительную телеграмму в войска о том, что арестованные «состоят налицо в местах заключения» [26]. Но особого эффекта эта телеграмма не принесла;

Во-вторых, ЧСК [27] работала планомерно. Более того, как показывает анализ ряда архивных документов, главным образом, текущей переписки ЧСК [28], следствие допускало явные проволочки. Это можно расценить в качестве появление скрытых симпатий ЧСК к подследственным. Правительство не мешало работе ЧСК, но под давлением левых проявляло серьезные колебания по вопросу судьбы корниловцев;

В-третьих, в общественном мнении имелась тенденция открытой симпатии к «быховцам». Так, 1 октября 1917 г. многолюдное собрание граждан Смоленска, боясь, что Л. Г. Корнилов будет предан военно-революционному суду, настаивало на передаче дела мятежников в суд гласный, «гарантирующий право и справедливость, которые никогда и нигде не будут попраны» [29]. После принятия решения на рассмотрении дела Корнилова в гражданском суде, в отдельных политических кругах, главным образом, прокадетской ориентации, симпатии к мятежникам стали высказываться более конкретно. А. Дубовский, например, написал очерк о генерале А. И. Деникине, символически озаглавив его «Непонятый». Автор пишет, что судьба мятежного генерала поистине трагична: при царском режиме его считали «красным», «ныне его видят черным». Объективно очертив лучшие качества героя своего очерка, журналист положительно высказался о корниловском выступлении [30];

В-четвертых, особо представляется важным, что и среди генералитета и офицерства находились люди, открыто и публично выражавшие симпатии к арестованным по делу мятежного Главковерха. Так, генерал Н.В.Рузский в октябре 1917 г. публично заявил, что генерал А.И.Деникин – честный солдат. Он возмутился тем, что после его ареста среди солдат Юго-Западного фронта распространились провокационные листовки, в которых утверждалось, что их бывший главком хочет отобрать у них землю и волю [31].

«Быховцы», находясь под следствием, анализируют материалы печати, информацию из Ставки, внимательно изучают реакцию государственных и общественно-политических кругов на свершившиеся события. Как следствие, решимость уйти на Дон у них становится все более крепкой.

Приход большевиков к власти поставил мятежников, с юридической точки зрения, в положение неопределенности. И можно согласиться с А. И. Деникиным, что обвинение в покушение на ниспровержение уже ниспровергнутого строя принимало нелепый характер. Однако он вместе с генералами С. Л. Марковым, И. П. Романовским, А. С. Лукомским выступал против мгновенных действий по довольно интересным причинам: не было ничего известно определенно о формировании нового правительства; нельзя было уклониться от ответственности за содеянное; сохранялась еще законная, признанная мятежниками военная власть Верховного Главнокомандующего генерала Н. Н. Духонина. А эта власть считала, что побег узников вызовет падение фронта.

Видимо, можно сделать обобщение следующего порядка: невзирая на негативное отношение к победе большевиков, «быховцы», как приверженцы сильной государственности, порядка, ждут, каковым будет новое правительство, что оно сделает для армии. У них развито чувство добропорядочности. Считая свое дело правым, они не боятся ответственности за содеянное, не желают уходить от нее. Сыграли свою роль военные качества: вера в силу приказа, воинская субординация; признание незыблемости авторитета высшей военной власти. У мятежников по-прежнему жива вера в победу над Германией и боязнь развала фронта, ибо за ним – гибель России. По утверждению А. И. Деникина, последнее было характерно для многих крупных военачальников [32].

Поэтому, узнав, что Л. Г. Корнилов отдал приказ Текинскому полку готовиться к походу, А. И. Деникин, заручившись поддержкой генералов А. С. Лукомского, С. Л. Маркова, И. П. Романовского, убедил мятежного Главковерха повременить с выступлением. Военно-техническая подготовка к походу, между тем, продолжалась. Но обстоятельства круто изменились. Вначале Петроградский Военно-революционный комитет распорядился доставить генерала Л. Г. Корнилова для заключения в Петропавловскую крепость и предания суду [33]. Затем ленинское правительство отстранило Н. Н. Духонина от должности Главковерха после отказа того вступить в переговоры о мире с немцами [34]. При захвате Ставки отрядом Н. В. Крыленко был зверски убит без суда и следствия генерал Н. Н. Духонин. Накануне этих трагических событий Л. Г. Корнилов отдал приказ о выступлении Текинского полка и возглавил его.

Необходимо особо выделить то, что в Ставке вопрос об освобождении «быховцев» был фактически предрешен. За сутки до побега мятежников из Ставки в штаб Юго-Западного фронта телеграфировали о том, что генералы А. И. Деникин, С. Л. Марков освобождаются из-под ареста, и поэтому их денежные аттестаты возвращаются [35]. А. И. Деникин, принявший решение добираться в целях конспирации на Дон самостоятельно, покинул Быковскую тюрьму, когда Текинский полк выдвинулся в поход. Внешней охране объяснили, что генерал освобождается по постановлению ЧСК. На самом деле такого постановления не было [36].

Относительно же гибнувших вместе с армией офицеров, заметим, что после прихода к власти большевиков 7 ноября 1917 года их судьба окрасилась цветами траура. К ноябрю русская армия, продолжая еще существовать де-юре, окончательно потеряла свою боеспособность де-факто. Последний гвоздь в крышку гроба некогда могучего корпуса офицеров армии царской России, прошедших через ужасы революционного насилия 1917 года, вбили декабрьские декреты Советской власти «Об уравнении всех военнослужащих в правах» [37] и «О выборном начале и организации власти в армии» [38].

О впечатлении, произведенным эти декретом даже на тех офицеров, которые смирились уже было с новой властью, наглядно свидетельствуют мемуары генерала М. Д. Бонч-Бруевича, одним из первых поступившего на службу в РККА: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может сосуществовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расставаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов» [39].

Помимо моральных страданий, декреты Советской власти, упомянутые выше, поставили офицерство в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу. Над офицерами совершили последнее надругание, лишив их семьи всякого содержания и сделав это без всякого предварения. Очевидцы оставили по этому поводу потомкам воспоминания, читать которые без всплеска эмоций невозможно: «…Депутация офицерских жен целый день моталась по разным комиссарам с просьбой отменить запрещение выдавать содержание за декабрь; одна из представительниц, жена полковника Малютина спросила помощника военного комиссара товарища Бриллианта, что же делать теперь офицерским женам, на что товарищ сквозь зубы процедил: «Можете выбирать между наймом в поломойки и поступлением в партию анархистов» [40].

Итак, черта под историей русской армии была подведена. Офицеры России гибли, но не погибли до конца. Они осталось. Ибо запретить носить офицерские погоны можно. Можно и уничтожить того, кто преступил чрез запрет, нырнул под красные флажки, которыми обложило русское офицерство подобно волкам при охоте новое правительство, пришедшее к власти 7 ноября 1917 года. Но нельзя было уничтожить дух всех тех, кто носил погоны, и воевал за Россию.

На подмостках театра, что когда-то назывался «Российской империей» открывался занавес. Начался второй акт трагедии под именем «Безумство братоубийства Гражданской войны». Действующих лиц много. Исполнителей – тоже. Похоже, однако, что многие главные роли были распределены между господами офицерами…

[1] В кавычки взято выражение В. С. Высоцкого. – Г. И.

[2] Деникин А.И. Очерки Русской смуты. Т.I.Вып.1.С.28. М., 1991. С.64.

[3] Веселый Артем. Вольница // Юность.1990. №10. С.12.

[4] Столыпин А.А. Записки драгунского офицера. 1917 – 1920 // Русское прошлое. Кн.3., 1992. С.12-13.

[5] Цит. по: Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Т.1. Вып.2. С.185.

[6] Волков С.В. Трагедия русского офицерства. М., 1999. С.17.

[7] См., напр.: Жилин П.А. Последнее наступление (июнь 1917.) М., 1983.

[8] См.: Булдаков В. Красная Смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С.132.

[9] Головин Н.Н. Российская контрреволюция 1917 – 1918 гг. Б/м. 1937. Кн.2. С.114.

[10] Цит. по: Волков С.В. Трагедия русского офицерства. С.24.

[11] Шкловский В. Революция и фронт. Пг., 1921. С.74.

[12] Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917 – 1920 годов. Париж, 1962. Кн.1. С.19-20.

[13] Здесь считаю своим долгом довести до сведения читателей свое несогласие с безапелляционностью генерала Н.Н.Головина. Вопрос о В.И.Ленине как «шпионе кайзера» требует серьезных кропотливых комплексных исследований, а не публицистических откровений, причем не всегда правдивых, как это имело место в России в конце 80 – 90х гг. XX в. – Г. И.

[14] См.: Головин Н.Н. Российская контрреволюция 1917 – 1918 гг. Б/м. 1937.Кн. 2.С.124-134.

[15] Это генералы Корнилов, Деникин, Ванновский, Эрдели, Эльснер, Лукомский, Кисляков, Романовский, Марков, Орлов, полковники Новосильцев, Прошин, Соотс, капитаны Рисянский, Роженко, Брагин, есаул Радионов, штабс-капитан Чунихин, поручик Клецандо, прапорщики Никитин, Иванов, военный чиновник Будилович, сотрудник «Нового времени» Никоноров, депутат I Государственной Думы Аладьин (см.: Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Т.II. С. 86).

[16] РГВИА, ф.2003, оп.2, д.832, л.15.

[17] До Первой мировой войны мало кто знал о существовании скромного Туркменского конного дивизиона, в июле 1914 года переименованного в Текинский полк. Это был полк добровольцев, выступавший на службу в своем национальном одеянии и на собственных красавцах конях. Это были родные сыны покоренных М.Скобелевым, легендарным «белым генералом на белом коне», ахал-текинцев, а сын защитников Геок-Тепе, ротмистр Ураз-Сердар, командовал в полку эскадроном (см.: Арон В. Текинцы // Зарождение Добровольческой армии / Сост., научн. ред, предисл. и коммент. С.В.Волкова. М., 2001. С.84).

[18] Цит. по: Туземцев Н. Генерал Корнилов. Ростов - н/Д., 1919.С.14.

[19] Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. р-5827. Оп.1. Д.459. Л.10.

[20] Часовой (Париж).1932. №92. С.4.

[21] Премьер объяснил решение стать Главковерхом, будучи дилетантом в военном деле, тем, что он хочет обеспечить переход к новому управлению преемственно и безболезненно, чтобы «в корень растленный организм армии не испытывал еще одного толчка, последствия которого могут быть роковыми» (РГВИА. Ф.2146. Оп.13. Д.6. Л.49-50).

[22] Известия ВЦИК. 1917. 12 дек.

[23] РГВИА. Ф.55. Оп.1. Д.6. Л.7.

[24] Известия ВЦИК. 1917. 1 ноября.

[25] РГВИА. Ф.2067. Оп.3. Д..53. Л.301.

[26] Там же. Д.91. Л.40.

[27] Чрезвычайный следственный комитет по делу генерала Корнилова – Г. И.

[20] ГАРФ, ф.1780, оп.1, д93, л.210-212 об, 214, 229, 252-255, 273, 276.

[29] Там же, д.93, л.204об.

[30] Дубовский А. Непонятый (генерал Деникин) // Донская волна. 1918. №1. С.13-14.

[31] Донская волна. 1919. №4. С.8-9.

[32] См.: Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Т.II. С.142-143.

[33] Петроградский военно-революционный комитет. Документы и материалы. Т.1. М., 1966. С.142.

[34] Ленин В.И. Полн.собр.соч. Т.35. С.78-80.

[35] РГВИА. Ф.2003. Оп.2. Д.852. Л.32.

[36] Там же. Оп.3. Д.58. Л.1.

[37] См.: Декреты Советской власти. Т.1. М., 1957. С.242-243.

[38] См.: Там же. С.244-245.

[39] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. М., 1957. С.227-228.

[40] Будберг А. Дневник // АРР.Т.12. С. 43.